Партизанская война: неизвестный множитель победы

Дух войска есть множитель на массу, дающий произведение силы.
Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя,
есть задача науки [1].
Л. Н. Толстой

Враг вторгся в наши пределы вероломно и продвигался стремительно. Первыми под немецким сапогом оказались территории, полученные СССР в результате сталинского «освободительного похода» 1939—1940 гг. Сельское население, «заснувшее при поляках, проснувшееся при Советах», было недовольно новым режимом и прежде всего — коллективизацией. Советские преобразования здесь, как и везде, сопровождались если не явным, то скрытым сопротивлением крестьян, привыкших в поте лица добывать хлеб свой и не готовых делиться с непонятным, а значит, враждебным советским государством.

Фашистская пропаганда работала. «Гитлер — освободитель!» — было написано на каждом заборе. «Наконец-то колхозному рабству придет конец. Немцы — народ культурный, не обидят». Эти смыслы легко внедрялись в подсознание мышечных крестьян, уставших от необходимости жить по советским законам отдачи в стаю. Ликовали не только на селе, где в 1941 году проживало две трети населения СССР. «Пусть только будет война! Пусть только дадут русскому народу в руки оружие! Он обернет его против ненавистной ему советской власти. И он свергнет ее!» — писал эмигрант и монархист В. Шульгин.

Потом ему будет стыдно за эти фантазии...

«Мы обязаны истребить население»

Фашистская идеология не подразумевала процветания захваченных земель. Славянское население (низшая раса) подлежало безжалостной эксплуатации, сокращению, а в идеале — уничтожению. Германии нужны были только ресурсы: земли и рабы. Последние — в количествах гораздо меньших, чем проживало на захваченных территориях.

Еще в марте 1941 года Гитлер заявил: «Мы обязаны истребить население. Я имею право уничтожить миллионы людей низшей расы, которые размножаются, как черви». Вскоре оккупанты наглядно продемонстрировали, что имел в виду фюрер.

Отменять колхозы немецкие власти не собирались — так легче было изымать продовольствие. У крестьян отбирали скот, кормильцев и «кровиночек» угоняли на работы в далекую Германию. Крестьяне постепенно понимали: ушлые чужаки снова провели их на мякине. Для многих из них на фоне напыщенных и горластых немецких «освободителей» коммунисты были хоть дурные, да свои.

Немец собирался остаться здесь на века, вкусно есть, пить, дышать и спать за счет местного народа. По мере осознания этой очевидности критическая масса терпения в мышечном психическом крестьянского населения неумолимо превращалась в «дубину народной войны». Движение возглавили уретральные батьки, способные, подобно Чингисхану, вести разномастные орды без опознавательных знаков к победе над регулярными и превосходящими силами противника: С. А. Ковпак (Дед), А. Ф. Федоров, П. П. Вершигора, В. А. Бегма, Н. И. Наумов, М. И. Дука, М. Ф. Шмырев (батька Минай), Ф. Е. Стрелец, Т. П. Бумажков, А. Н. Сабуров и многие, многие другие. Демографическая метафизика мышечности всегда с поразительной точностью воплощает (выталкивает в плоть) нехватку для выживания стаи.

В процессе партизанской войны разномастные по социальному происхождению, национальности и вероисповеданию группы повстанцев быстро приобретали четкую системную иерархию. Дисциплина в отрядах была жесточайшей, повиновение командиру — безоговорочным. Это было залогом выживания малочисленных отрядов во вражеском тылу. Из разрозненных групп отчаявшихся людей формировались сплоченные команды (стаи). Те, чьи свойства психического не соответствовали требованиям неписаного партизанского устава, отсеивались, уходили. Оставшиеся клялись «не выпускать из рук оружия, пока последний фашистский гад на нашей земле не будет уничтожен». Сражались до последнего. Плен для партизана означал жестокие пытки и мучительную смерть.

«Я никого не держу, — говорил своим людям С. А. Ковпак. — Никого, понятно? Мы сами пришли сюда — сами и уйдем, когда понадобится. Сейчас мы уже солдаты, а что это такое, знает любой из нас. Повторять не буду. Любому понятно: пришел в лес — значит, принял присягу стоять до конца. Ушел из леса самовольно — значит, растоптал присягу. Стало быть, сам себя на смерть осудил. Так что спрашиваю: кто раздумал и хочет домой? — Выждал с минуту и закончил: — Значит, никого? Что ж, все правильно» [2].

Уже к зиме 1941 года партизанское движение стало мощной организованной силой сопротивления гитлеровцам. Партизаны захватывали оружие врага, пускали под откос поезда, взрывали мосты, безжалостно уничтожали живую силу противника. «Кровь за кровь, смерть за смерть!» Этот ветхозаветный призыв доходил до самой глубины психического каждого партизана. Кровная месть за смерть своих родных, за горе своего народа становилась основным мотивом сражающихся.

Л. Н. Толстой о войне 1812 года писал: «Благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью». То же самое происходило и во время Великой Отечественной войны. Поначалу безоружные, неорганизованные, находящиеся в состоянии отчаяния и паники люди как-то находили и оружие, и командиров.

С минных полей, рискуя жизнью, приносили мины, разбирали, извлекали взрывчатку и уничтожали ею вражеские коммуникации. В первом же бою отряд Ковпака заманил немецкие танки в болото. Уничтожив врага, партизаны взяли богатые трофеи — три немецких танка. «Я на иждивении у Адольфа Гитлера!» — хвалился Дед, одетый в неясного зверя мадьярскую шубу (напоминает щипаную норку) и щегольские хромовые немецкие сапоги с трофейным автоматом наперевес. Трудно и здесь не согласиться с автором «Войны и мира»: «Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки».

Сельские жители объединялись в партизанские отряды с прорывающимися из окружения или беглыми из фашистского плена красноармейцами. Командир белорусского партизанского отряда А. С. Азончик не успел ни эвакуироваться, ни призваться в армию, остался на оккупированной территории. Уже 25 июня 1941 года он собрал вокруг себя восемь человек, готовых сражаться с фашистами, и увел их в лес. К 1 июля в группе было 64 человека, еще через месяц — 184. Отряд Азончика провел 439 боевых операций. Сам командир пустил под откос 47 вражеских эшелонов.

Таких отрядов было много. Люди шли в партизаны целыми семьями, как семья Игнатовых: отец — командир, мать — медсестра, сыновья — минеры. Погибли все. В первый год войны партизанские отряды несли огромные потери. Нередко они просто исчезали без следа. Все изменилось после разгрома немцев под Москвой, когда командование приняло решение о помощи партизанам и координации их рейдов с действиями регулярных частей РККА. Повстанческие отряды учились взаимодействию с соседями и частями Красной армии. Партизанские вожди нередко получали задания от Ставки.

Не всегда взаимодействие власти с вождями народного сопротивления шло гладко: уретральная вольница не сочеталась с понятиями партийной и служебной иерархии. Но и игнорировать партизанское движение, при всей его относительной малочисленности и пестроте, военное руководство СССР не могло. Неоценимую помощь частям РККА оказывали бесстрашные партизаны в тылу врага, оттягивая на себя до 10 % немецкой боевой техники и живой силы. Опыт гражданской войны показывал: батек лучше иметь на своей стороне.

Слава партизанского вождя гремела далеко вокруг. Мало кто видел, но и в далеких деревнях слышали о Стрельце, Ковпаке, Вершигоре, Минае, об их дерзких набегах на фашистские эшелоны, неустрашимости и удали. Партизаны были духовной опорой народа, его надеждой на волю, на избавление, на выживание. Своими дерзкими диверсиями партизаны наглядно демонстрировали: врага можно и должно бить смертным боем, и не потом, а здесь и сейчас!

Руководству Центрального партизанского штаба приходилось закрывать глаза на некоторые (системно понятные) особенности партизанских батек и их людей. Так, А. Н. Сабуров отказывался подчиняться вышестоящему командованию на территории Брянской области. Раздув, по выражению штабистов, репутацию своего отряда «до неимоверных размеров», Сабуров сумел сохранить независимость вопреки приказам сверху. В штабе опасались трогать Сабурова, справедливо полагая, что понижение в звании (ранге) этого своевольного и бесстрашного командира может негативно сказаться на боевом духе его людей — своевольных и бесстрашных. Вождь и стая — одно целое. Военно-политическое руководство интуитивно ощущало разницу между командирами регулярных частей и партизанскими вожаками и старалось «не перегибать».

Что говорить о попытках понижения в ранге, если даже награды иногда воспринимались уретральными батьками не вполне адекватно с точки зрения кожных военных командиров. Когда комиссар отряда Ковпака Семен Руднев был награжден орденом «Знак Почета», Дед в гневе надиктовал радисту телеграмму следующего содержания: «Москва, Кремль. Товарищу Сталину. Мой комиссар — боевой партизанский командир, а не доярка, чтобы награждать его орденом «Знак Почета». Ковпак». Радист отправить такое послание побоялся.

На роль партизанского вожака подходил человек, готовый нарушать правила и приказы ради выполнения главной задачи — продвижения стаи в будущее без фашизма. Зачастую командирами партизан становились репрессированные военные (комиссар С. В. Руднев, правая рука Ковпака, ветеран партизанской войны в Испании; анархист Ф. М. Мокроусов, странным образом занимавший на начало войны всего лишь пост директора заповедника; легендарный Д. Н. Медведев, дважды уволенный из НКВД: в 1937 и 1941 гг.). Воевать в условиях вражеского тыла, в полной изоляции и при этом воевать с шиком могли только люди с особым складом психического бессознательного — уретральные вожди, наделяющие стаю своими свойствами — дерзостью, вольнолюбием, куражом.

«Воевать в партизанах нужно с шиком, а главное — весело и беззаботно. С тупым, унылым взглядом и заунывным голосом я себе не представляю партизана. Без удали в глазах можно идти на такие дела только по принуждению. В партизаны же шли добровольцы, романтики, были и случайные люди, но первые брали над ними верх и прививали им свой стиль». Лучше партизана П. Вершигоры не скажешь.

Даже среди в целом недоброжелательного к советскому режиму «нового» населения всегда находились те, чье сердце было на стороне партизан, ведь они были «нашими»: русскими, белорусами, украинцами. У партизан никогда не было недостатка в помощниках. Даже дети собирали сведения о расположенных в селе гитлеровцах и передавали партизанам. Женщины и старики воевали с оружием в руках наравне с мужчинами.

Вспоминает Владимир Бебех: «В 1943 году мне было 12 лет, мать расстреляли фашисты, а я убежал в лес к партизанам. Никогда не забуду боев в злынковских лесах. Фашисты окружили соединение. Дрались все: женщины, старики, дети. Помню, как фашистская танкетка прорвалась в лагерь, к землянке командира. Десятка полтора автоматчиков окружили его и нескольких партизан. Бой был не на жизнь, а на смерть. Ведь помощи ждать неоткуда. И тогда все, кто мог еще держать оружие, поднялись в атаку. Бежал с ними и я, стрелял из дамского пистолета. Наверное, вид перебинтованных, окровавленных людей, не устрашившихся ни пуль, ни танковой брони, подействовал на гитлеровцев сильнее приказов их офицера — они побежали, и танкетка попятилась, укатила...»

Немцы как огня боялись партизан, которые были, казалось, везде. Каждый старик, каждый ребенок мог оказаться партизаном, каждый подросток с гарантией был им. Фашисты не делали скидок на возраст. После нескольких неудачных попыток уничтожить отряд батьки Миная (Шмырева) гитлеровцы расстреляли четверых его малолетних детей: 14, 10, 7 и 3 лет.

13–16 лет было пионерам-героям Зине Портновой, Марату Казею, Лене Голикову, Вале Котику, Саше Чекалину и другим ребятам-партизанам, разведчикам, минерам, отдавшим свои жизни за свободу родной земли. Смертью мученицы погибла 18-летняя партизанка Зоя Космодемьянская. Все они посмертно удостоены звания Герой Советского Союза, Зоя — первая из женщин.

Вторичные казни героям пытаются устроить перелицовщики от истории, выдумывают новые «факты», извращают непостижимые для нищих духом смыслы великой борьбы идей, когда безоружные женщины и дети были готовы зубами рвать глотку ненавистному фашистскому гаду. Слово «фашист» девальвировалось, полиняло. Все меньше среди нас людей, которые помнят, что оно значит.

Уходят люди, которые помнят, как «гулял» по Украине батька Ковпак, подгонял штабистов, увеличивал скорость рейдов, делал «шо народ хоче». Потому что только уретральный вожак может выразить и воплотить стремления и чаяния народа с уретрально-мышечной ментальностью. П. Вершигора, хорошо знавший С. Ковпака, вспоминает: «Разведка донесла, что где-то движется сорокатысячная армия с пушками, танками, самолетами, и я, не уловив смысла этого сообщения, доложил Ковпаку. Тот вдруг весело, по-ребячьи, захохотал и сказал:

— Та це ж — мы. Щоб я вмер, це — мы!

Я, смутившись, возразил:

— А где у нас танки, где самолеты?

Старик хитро посмотрел на меня:

— Що ж с того, що их нема. Раз народ хоче, щоб воны булы, значит — воны есть».

© Михаил Трахман / ТАСС, tassphoto.com/ru

Истоки победоносной партизанской войны уходят далеко в древность и глубоко в психическое бессознательное народов леса и степи — уретрально-мышечных людей, которых теперь отчего-то разделили на русских, украинцев и белорусов. «Парадокс кочевников», когда вопреки логике и расчетам более «слабый» побеждает более «сильного», унаследован нами от общих предков — воинов Чингисхана, покорителей Евразии. Наша общая духовная родина не край — бесконечное бескрайнее отечество, уретральная вольная батьковщина, восходящая к единству в главном, системном, целом. На этом и сосредоточимся.

Корректор: Наталья Коновалова