Видео

Кто не слышал, что русские – пьяницы, пьяницы подзаборные, гуляем, пьянь одна. Как в анекдоте в интернете, дочку утром в садик надо отправить: «Доченька, выпей стаканчик водочки», - и папа с мамой водочки, а там медведь на улице, пусть он заходит, тоже водочки попьет с нами… Мы все в этом верим, мы все об этом знаем, и в кино показывают, и люди говорят, да и видно. А на самом деле? Мы непьющий, реально непьющий народ.

Очень любопытно, что у всех народов есть мифы, мифы о самих себе – в превосходной форме. То есть легенды, которые не соответствуют действительности. Легенды и мифы, которыми они пытаются показать свою превосходную исключительность над другими. Вот тумбаюмбийский народ с острова, да, острова Тихого океана. В них есть что-то такое исключительное, позитивное, чего нет ни в одном другом народе, только в тумбаюмбийском.

Все мифы и легенды о нашей исключительности всегда отрицательного толка. Мы легендируем не свое превосходство, а наоборот: Раша – дураки и дороги. Всегда уничижительные мифы. Но мифы! Что мы все пьяницы, что это совок, да эта Раша, да эта страна. Живем мифами, ложными убеждениями, ложными установками, причем настолько прочными, что переубедить невозможно ни одним фактическим материалом, невозможно.

Например, что мы народ пьяниц. Пьющие народы – это Европа, даже на Севере, там, где не виноград, - все равно пивные пьяницы, чехи, немцы, французы, итальянцы, испанцы, португальцы – всё Средиземноморье. Там же виноград, там известняк какой, какие вина! Как это без стаканчика вина в обед? Там в погребах, наверно, есть еще бутылки, для некоторых, тысячелетнего срока выдержки. Европа – пьяницы, в хорошем смысле слова.

Американцы очень даже пьющие. Но у них по-другому, у них есть культура пития как бы. У них есть традиции, и у французов есть традиции. В Америке попытались это прекратить. Только прекратили, двадцатые годы, сразу такое началось: выросла бутлегерская мафия, из Канады погнали виски, появились тайные, подпольные пивоварни, коррупция – что творилось!

Мы? У нас нет винограда. На окраинах, где-то там – Крым, Молдавские области, в Грузии виноград, в Армении виноград – на окраинах. Но сама Россия никогда не была пьющей, никогда не была пьющей, черт возьми. У нас ферментов таких нет, на Севере, по крайней мере, у людей, чтобы адаптировать, абсорбировать алкоголь.

Но, да, надо было иногда деньги собирать с людей, поэтому завозили алкоголь. Как только завезут алкоголь, мы тут же спивались, тут же. Поэтому завезли, деньги собрали, споили и тут же запретили – фух! – на следующие сто лет. И запрет на алкоголь не рождал никаких мафий бутлегерских-шмутлегерских, ничего, не было виски, из Канады никто ничего не доставлял, не породил самогоноварения, какие-то отдельные случаи – да, но в целом не было самогоноварения. Не было потребности такой. Это искусственно созданные фрагменты нашей истории, когда, да, мы спивались. Но слава богу, как только народ начинал спиваться – сразу сухой закон. Надолго.

Последний сухой закон в России – от 1913 года, царский закон, царский указ. Более того, этот сухой закон сохранился и при советской власти, его не отменили. Показывают в кино, оговаривают: 20-е годы, сидят офицеры Красной армии, пьют водку. Что вы делаете? Они тоже жертвы дезинформации, ложных убеждений, ложных установок. Никто не пил. Чай пили. Может, где-то под столом, тайно наливали? Да не было такого желания у людей. Потом надо было собирать деньги, как обычно, и в царской России такое было, надо было готовиться к войне, танки строить, самолеты, пушки, деньги собирать с народа. Сняли сухой закон. Вы думаете, им тут же воспользовались? Да нет, никто не спился в тридцатых годах.

Говорят, наркомовские сто грамм перед атакой споили народ. Это неправда. Почему? Потому что те, кто шли в атаку, то есть первые эшелоны, кто имели право на свои наркомовские сто грамм, никто не вернулся, считанные люди. Среди ветеранов 90% - это вторые эшелоны, которые не имели права на сто грамм перед атакой. Поэтому те, кого могли споить, не вернулись с войны.

Спиваться стали уже после войны. Это была сильная социальная фрустрация. Люди же имели какое-то ощущение, ожидание, потому это такие усилия, на сто жил, это такое напряжение было всего народа против этой войны. И мечта. Мечта, что все-таки мы победим и тогда все вернется, обязательно все вернется, довоенная жизнь. А она не вернулась никогда. К прежней жизни нельзя было вернуться, страшная разруха. А голод 46-47-го годов – это была катастрофа, невосполнимые потери. Можно ли восполнить 600 белорусских деревень, сожженных со всеми жителями, 600 Хатыней. Бандеровцы, вот эти г’ерои Украины, сожгли их вместе с жителями, женщинами, детьми, стариками. А трудиться, восстанавливать страну? И денег не было, вообще ничего не было.

А плоды победы? Утащили, мерзавцы, из-под носа. Что там эти несчастные репарации или 10 лет немецких военнопленных – да это ничего, это капля в море. Мир был разделен по-американски, под американским диктатом, потому что они создали первую атомную бомбу, поэтому они распоряжались победой, которая была ценой советских людей.

То есть не нашли они ту прежнюю довоенную жизнь, когда вернулись. Более того, новые условия диктовали и требовали новых напряжений сил. Отстроить назад то, что можно, восстановить то, что можно. А уже не было этих сил, уже «да пропади оно все пропадом!». Ну и алкоголь. Вот с этого момента стали спиваться. Тоже не сразу. Самое реальное питье, то есть массовое, пошло, когда стала уходить, постепенно разрушаться идеология в пятидесятых годах. Так вот, в Советском Союзе, при всех легендах нашего коллективного пьянства, это потребление спирта на душу населения было не больше, чем в Америке.

Сегодня мы больше употребляем алкоголя, чем на Западе, это факт. Кстати, это не решающий отрыв от Америки, не решающий. Просто немножко больше на душу населения.