Видео

Читаете сказки детям на ночь? Да, все мамы читают сказки на ночь детям, чтобы им не страшно было засыпать. Но нигде не сказано, что добрая половина сказок – о каннибализме. У нас, зрительных людей, страх быть съеденными, а нам читают про трёх поросят, которых страшный волк сейчас скушает. Страшно! А про семерых козлят? Они же живые, это же не семь козликов – «бе-е-е» - это семь деток. Мы, дети, оживляем этих козликов, они для нас как дети с соседнего двора. А тут приходит волк и семерых козлят... А Красную шапочку с её бабушкой? Страшные волки. «Не ложися на краю, баю-баюшки-баю», а то волчок тебя ам, и всё. Это всё про каннибализм – «колобок, колобок, я тебя съем».

Читаем детям про каннибализм – они пугаются еще больше. Не то чтобы нельзя читать эти сказки – можно, когда-нибудь потом, когда ребёнок будет способен адаптировать этот страх, то есть выносить его наружу. Но когда мы начинаем с этих сказок... Вот, пожалуйста, идёт молодая, красивая – дура дурой, боится собственной тени. Ей когда-то «Колобка» неудачно прочитали – на всю жизнь, ещё и помнит. Трёхтомник «Русские народные сказки» Афанасьева тоже. Вы думаете, откуда взялись голливудские фильмы ужасов? Это всё сценарий с этих сказок: мёртвые с косами, кладбище, мёртвые, кладбище... Да, всё оттуда. Начинать читать ребёнку с «Русских народных сказок» Афанасьева – это навсегда сделать его инвалидом.

Половина сказок – про каннибализм, другая половина – наоборот, на воспитание чувств («Дети подземелья», «Белый пудель», Козетта, Гаврош), французские очень хорошие, русские... «Девочка и спички» Андерсена – это вообще! Слушаю не про каких-то каннибалов, которые съели Мальчика-с-пальчика, а вот девочка сидит, ей холодно и голодно, по эту сторону барабанной перепонки, в этом мире, то есть по эту сторону стекла. Ей холодно и голодно, а там по ту сторону барабанной перепонки, стекла, до чего же красиво: и ёлка, и гирлянды, и огоньки цветные, и тепло, и дети такие нарядные, а на столе рождественский гусь – а! Ах, как хорошо жить! И она зажигает спички, продлевая ещё на одно мгновение свою жизнь, окунаясь в мечту. Мы мечтательны.

Наша способность к сопереживанию такая, что мы идентифицируем себя с девочкой, мы проживаем это, мы сопереживаем ей. Мы не боимся за себя – ам! сейчас придут и съедят – мы сопереживаем ей. Мы даже плачем – так жалко! – и чувствуем в этих слезах какое-то освобождение, облегчение и даже какую-то неуместную радость. Освобождение слезами – так жалко девочку со спичками или детей подземелья с белым пуделем. И засыпаем с каким-то облегчением. Не трясёмся от страха, а с облегчением, выплакав, засыпаем. «Мамочка, мамочка, ещё хочу сказку». И ещё, и ещё – мы научаемся свою эмоцию страха выносить наружу (страх за другого), научаемся сопереживанию, у нас начинает происходить воспитание чувств.

Когда у вас зрительный ребёнок, не надо показывать «Тома и Джерри», пусть американцы смотрят «Том и Джерри» - это другие вещи. У нас советские мультики на доброту, доброта – это зрение. Надо читать то, что надо. Когда-то была цензура, а сегодня свобода слова наконец-то. И непонятно, откуда в доме такое стоит: половина порнография, а вторая половина – вообще опусы шизофреников. Сегодня любой шизофреник пишет книгу. Раньше Главлит не пропускал, чтобы его бредни не читали другие люди. А сегодня свобода слова больному человеку дает написать книгу, а остальные читают. Поэтому надо ввести цензуру в доме, когда есть дети, потому что зрительники всегда дотягиваются до любой книги. Цензура в доме – всю эту гадость убрать, оставить только то, что надо. Даже классические сказки, такие как братья Гримм – это же не братья Гримм, это братья Ужас. Хватит уже, тоже убрать. И оставить сказки на сострадание.

Дети настолько научаются чувствовать, сочувствовать, сопереживать, сострадать, настолько это их реализует слезами – это такие слёзы очищения, равновесия – что это приводит биохимию головного мозга в равновесие. Какая-то радость в этом есть, упоение.