Я осознала, что мама мне не враг, и наши конфликты сошли почти на нет

Отрыв от мамы в 29 лет и трансформация наших отношений

Мама всегда для меня была номером один во всем. Самая лучшая, светлая, добрая, умная, словом, самая-самая среди всех людей, которых я видела в своем окружении.
Я всегда стремилась быть похожей на нее. Всегда считала ее своим авторитетом. И всегда несла в себе слишком неподъемный груз чувства вины за свою ущербность перед ней.
Тогда я еще не знала, что от природы мы с мамой «слеплены из разного теста». Мы попросту имеем разные от природы психологические врожденные свойства.
Я воспринимала мать на одном уровне с Богом. Не меньше. В моей детской жизни были только мама и Бог. До моего пубертата.
Мама часто меня ругала. В эти моменты я умирала заживо. Я ощущала невероятно сильное чувство вины за себя. Мама кричит – а значит я виновата. И да. Мама меня винила в детстве. На самом деле винила меня за свою несложенную жизнь… Но как это можно воспринимать без системно-векторной психологии? Я не представляю себе это возможным – жить без этого знания, которое открывает тебе легкие и ты просто можешь дышать. В прямом и переносном смысле. Во всех смыслах.

Многое вытесненное из детства вспомнилось уже на тренинге. Первые мои группы, в которых я проходила тренинг, проходили даже без принятия у себя обиды на мать. Да, я знала, что есть обида на отца, сильная (мощный результат по избавлению от обиды на отца выписан на форуме), но чтоб на маму? И возникало противоречие, когда Юрий Ильич говорил, много раз говорил, что корень любой обиды у анальных людей – это обида на мать. Я слышала это, но не могла даже признаться самой себе, что я на мать обижена. Сильно обижена. Патологически, ребята, обижена…
Я просто не чувствовала эту обиду. Я ощущала громадное чувство вины. Оно же, вместе с больным от криков и оскорблений звуковым вектором, чуть не свело меня в суицид. Тренинг спас мою жизнь. И тогда, после Первого Уровня, я сказала себе: я не умру, пока не найду ответы на свои вопросы. Вот когда найду, тогда и подумаю, сбрасываться мне с крыши, или нет. Успею еще сделать непоправимое. Это был 2015 год.

Трансформация стала происходить два года назад. В один из дней мама пришла в гости, и вдруг я почувствовала, что не хочу ее видеть. Я не поняла, что такое вообще происходит. Я просто ощутила, как она меня раздражает, и я хочу, чтобы она ушла. День, два, три – те же чувства сопровождали меня. И я задалась вопросом: как такое может быть, чтобы самая родная и любимая мама вызывала во мне такие плохие чувства? Мама же столько для меня сделала (и действительно мне с ней несказанно повезло), а я вот такая вот….злая.
Было тяжело. Я сдерживала себя. Терпение от природы мне дано побольше, чем у моей кожной мамы. Мы постепенно перестали с ней так близко общаться.
Я стала работать на форуме плотно. И писать про маму. А именно я пересилила себя, и писала о том, что мне в детстве причиняло боль в отношениях с ней.
Написала огромный пост длиной в 11 вордовских страниц. И пришла в ужас. Вот, оказывается, как все на самом деле.
С течением времени я признала, что у меня действительно есть обида на мать. Она все также меня раздражала, но теперь было легче в том плане, что я признала наличие у себя обиды, в чем признаться себе даже в кошмарном мне не могла. Это ведь мама… Как я так могу. Как я могу на нее обижаться…

На тренинге вспомнилась боль. Сильная. Например, когда мы однажды кушали за столом вдвоем, и она подавилась, я не смогла сдержать злорадный смех. Я ненавидела себя люто в этот момент, потому что смеялась я все громче, и не могла остановиться. А мама подавилась сильно. А я сижу и смеюсь. Она откашлялась, посмотрела на меня зло, как на врага, и прикрикнула: «Смешно тебе, да?!» и вышла из-за стола. Я сильно плакала, сгорая от чувства вины за себя.
Примерно в пубертатный возраст я ужаснулась от мысли, когда там назвала ее «с…кой». Стало очень стыдно за это. Ощущения были тяжелыми. Стыд, чувство вины, злость на саму себя. Как я могу так говорить о маме? Это же мама…

А потом вспомнилась и другая боль. Постепенно, медленно, точечно болезненно.
«Ты пишешь, как курица лапой!!» - орала мама на меня, первоклашку, когда я сидела за партой. Я видела, что мама писала быстро. Мне тоже хотелось так, как она – быстро писать. Ну и сами понимаете, что у ребенка, который только учится писать, буквы выходили не очень ровные.
Эта фраза «Ты пишешь, как курица лапой!!» влетала в мои уши от орущего ее маминого рта, который был прямо возле моего уха. Мне хотелось рыдать от боли. От того, что я плохая, не умею писать красиво, и что я так сильно расстроила маму…
Первый класс. Стоят тетради на полке «лучший почерк». И моей тетради там не было. «Смотри, вон Маша и Наташа как пишут красиво, тетрадочки лучшие в классе, а ты…Ммм(протяжное обвиняющее). Пишешь, как курица лапой, вот и не будет там твоей тетрадки никогда». Мне легче было бы, если бы я сдохла прям там, чем выносить эту душевную боль от маминых слов, боль, которая меня убивала там в тот момент.
А потом пошло-поехало. Мать все чаще срывала на мне злость. «Везде бардак! Вещи все валяются! Все поразбрасывает вокруг, вещи скомкает и бросит!!! Свиньи вы все! И живем мы хуже бомжей, в бомжатнике!» Орала мама. Часто орала. Громко. Долго. Пока не выкричится. Спустя годы именно такой и стала моя жизнь. Среди скомканных разбросанных вещей, в бардаке… Этот результат я скоро опубликую здесь. Отдельная, большая ветка этого результата.

«У меня не дети, а какие-то выродки! Прости господи. Юля, ну почему ты как клуша? Сядет и сидииииит. Клуша самая натуральная!» Мама при этом еще кривляла меня, а брат хохотал на всю комнату. Обидно было очень сильно.
Лохудра! Ходишь распатланная! Не волосы, а пакля! Гнездо (о волосах). Посмотри на свои патлы! Бэни вылупила свои и смотришь! Закрой рот! По губам как взвизгну сейчас, так и улетишь! Неряха! Рассеянная! Я тя щас накормлю…
Кем и какой только я не была для нее…
Чаще всего, а точнее ежедневно, мама меня торопила. Всегда, начиная с самого раннего моего детства.
«Юля, давай быстрее!!!» - орала моя мама. «Сколько можно собираться! Быстрее, я сказала, быстрее! А то сейчас сама здесь останешься сидеть, а я пойду!»
А потом она могла сделать еще так. «Все, я пошла» и уходила… А я вслед «Мама, ну подожди меня, пожалуйста…» умоляющим тоном. Мама разворачивалась, и вдогонку еще сверху кричала что-то подобное. Это всегда было очень болезненным. Очень.
Никогда не торопите анальных детей, мамы. Вам не представить даже, какая это душевная боль от обиды…
А потом было еще сложнее.

В пятом классе школы у меня произошло первое противостояние в классе. Суть в том, что в классе кто-то у кого-то украл фломастеры. Нас собрала учительница, и стала беседовать, мол кто это сделал. Это была не я. Моя подруга, та Наташа, у которой тетрадки были лучшие, рассказала мне, что украла их Маша, та, у которой тоже тетрадки висели на полке лучших. Эту Машу я ненавидела, потому что моя мама всегда меня сравнивала с ней, считая ее лучше, чем я. Ну и видимо мое личное желание отомстить за свою обиду на Машу, что она лучше, провалось. Я сказала при всех, что это сделала Маша. Все девочки мягко ополчились против меня, сказав, что это не она.
Дело пошло серьезное. Мама Маши захотела поговорить со мной и моей мамой. Я узнала об этом, что скоро мама Маши с Машей придет к нам домой. Я пыталась объяснить маме, как все было на самом деле, и что о том, кто вор, сказала мне Наташа. На что мама , перебив меня, сказала так: «Чтобы я ее фамилию даже не слышала. Говори, что хочешь, но чтобы сюда Наташу мы не приплетали» и добавила смертельные для меня слова: «Мне такой ребенок не нужен». Это она сказала обо мне.

В тот момент мне было так плохо и страшно, что яростный ледяной холод полностью сковал меня с ног до головы. Мне стало трудно дышать. Слезы стояли в горле. Я молча села рисовать, чем всегда любила заниматься, и тихо ждала маму Маши с Машей. Одна. Продрогшая от ледяного страха насковозь. Мама отвернулась от меня. Запретила мне говорить правду.
Пришли эти гости. Поговорили. Договорились, что я так больше делать не буду.

А после этого в классе мне объявили настоящий бойкот, переросший в травлю. Самую настоящую травлю. Меня оскорбляли, унижали, рвали мой рюкзак. Унижали прилюдно, при всей школе. А я-то была круглая отличница… Мама никогда меня не хвалила, ну а если точно, то хвалила по крупицам. Я привыкла учиться на отлично. Я действительно любила это. Но похвалы и гордости мамы за меня я никогда не видела.
Ребята очень любили измываться надо мной. Маша у меня всегда списывала, чего не знала моя мама. Маша хитростью брала через своего брата у меня тетрадь, и списывала домашку. Это был шестой класс. И я ее при учителе разоблачила, сказала, что она списывает, а оценки-то нам наравне ставят. Нечестно. Маша покраснела. И тогда ребята еще больше меня унижали и гнобили. Еще и мальчики подключились. От меня отвернулась даже моя лучшая подруга, которая унижала меня со всеми, а потом, когда мы входили в один подъезд (а жили мы в одном доме) бросалась мне на шею со словами «прости». И конечно я ее прощала. Она была лучшая моя подруга

Травля длилась примерно два года. Год длилась остро. Я с головой ударилась в учебу, но приходилось прикладывать усилия. Оценки скатились, да я и не очень уже старалась учиться, потому что меня обзывали «заучкой», и травили как бы за этот признак, что я заточ. Так говорили ребята. Я говорила маме, что происходит в школе. Она не пошла разбираться в школу. Она не защитила меня. А отец никогда не был моим защитником. Я рано очень потеряла надежду на то, что папа способен меня защитить. Спустя почти 20 лет мы поговорили с мамой о той травле в школе, и она сказала, что не знала, что мне было так плохо, и не придала значение тому, что происходило тогда.
А я возьми, да и влюбись в своего одноклассника. Сильно. Влюбчивая я была когда-то. Красавец был этот мальчик. И все ребята, на фоне травли, надо мной шутили. Я имела неосторожность рассказать нашей вождице-однокласснице, что люблю его. Она рассказала об этом всем. И ребята мне говорили, что он меня любит. Мучилась я, мучилась, и пошла к нему . Набралась смелости, и спросила, любит ли он меня. Он с ехидной улыбкой ответил «нет». И все. Я была полностью разбита. Это был восьмой класс школы.

Больше влюбиться я ни в кого не смогла. Эта способность умерла во мне. А потом травля прошла, он уехал, я его разлюбила, и несла в себе долгие годы чувство стыда за то, что не скрыла, что его люблю. Ребята очень сдружились, и я стала с ними в компании. Было здорово. Это были старшие классы школы. Но тогда я ушла в наушники уже, в тяжелый рок, и перестала контактировать с родными. Значительно перестала.
Потом было мое поступление в ВУЗ. И когда я выбрала свою профессию, мою единственную мечту – быть архитектором – мама сказала: «Да кем ты будешь? Сидеть в бюро каким-то инженеришкой, с бумажками?» Я прошла на платное обучение, не пошла учиться туда, потому что платить не было денег у семьи за мою учебу, и пошла на нелюбимую специльность. Не стала бороться и идти дальше. Просто потому, что тогда для меня мамино слово значило все.

Любое ее неодобрение отрубало напрочь все мои желания. Я ничего не могла сделать без маминого совета. Что хорошо, а что плохо, я вообще не отличала. У меня на эти вопросы отвечала мама. Я всегда привыкла отчитываться за то, куда иду, и что делаю, перед мамой, даже когда я сама стала мамой! Звонила, и отчитывалась: «Мама, я сходила в магазин, купила то-то то-то» а она еще и накричит, что купила дорого, и что я – бестолочь, деньги выкидываю направо и налево… Мама не разрешала делиться с ребятами ничем. Всегда ругала за это. «Себе оставь лучше». Я не понимала этого, и эти слова вызывали во мне сильную ненависть.
Когда мне было больше 20ти, мать всегда указывала, что и как мне лучше делать, как надо, как правильно. Я была по форме уже взрослая, а в душе – маленький ребенок, привязанный к маме, полный страхов жизни в целом. Я этого не осознавала. Единственной мыслью в голове пролетало: «Я поскорее хочу стать самостоятельной». И все. Но с годами этого не происходило…

Я ходила на повторное прохождение тренинга. Моя обида настолько заполонила меня, что мне требовалось мощных усилий, чтобы выйти из этого состояния. Постепенно я училась жить заново, после своих 25 лет. Я начала давать маме отпор. Когда она указывала, что и как мне делать, например, в моем доме, или в работе, или в одежде, да в чем угодно, я сначала отвечала молчанием на ее слова, потом стала говорить «сама разберусь», на что получала «ну да, ты же у нас такая самостоятельная» (я тогда была уже в разводе с маленьким ребенком и полностью зависела материально от мамы). Сарказм – мамино все. Упреки – это невыносимо слушать было всегда. Потом я вовсе отвечала маме «не твое дело», если чего-то хотела. Потом «Мам, я сделаю все равно так, как хочу» на ее попытки сообщить мне, как будет лучше сделать, а именно, когда я говорила о своих планах, она всегда пыталась меня переубедить, чтобы я так не делала, а наоборот. И вуаля. Мама видимо приняла эти изменения, приняла мой отпор, и перестала лезть ко мне со своими советами.

А потом, как-то раз, мне удалось осознать, почему она такая… Я рыдала так, как в последний раз в жизни. Со слезами вышла какая-то боль. Я осознала, что мама мне не враг, и никогда не хотела причинить мне зла. Вспомнилась мне бабушка (мамина мама вечно ворчливая), вспомнились слова мамы о том, как ее маленькую бросили одну с сестрой родители и ушли ночью работать в поле, и какой ужас она испытывала тогда, и пазл сложился. Какой-то из.
Как-то незаметно мы стали налаживать связь. С ней трудно, она часто кричит до сих пор, всегда ругается с папой, злится часто, но я, к своему удивлению, на ее слова перестала реагировать болью. Перестала воспринимать ее слова так прямолинейно, как раньше. Стала проще к этому относиться что ли. Мы можем даже посмеяться вместе, что для меня удивительно. Лет 10 я уже не смеялась, забыла, как это делается. Наши конфликты сошли почти на нет. Если и возникает спор, то я сразу говорю: «Мама, я понимаю. Ты злишься, это все нервы. Давай закончим эту тему». И мама сразу соглашается. И все.я
А сегодня, спустя два года моего молчания о своих переживаниях, я удивительным для себя образом поделилась с мамой. И знаете, она выслушала меня. Спокойно. И даже с пониманием. И даже поддержала меня. Мы также поговорили об отце, и обе плакали. Мне так было больно за них обоих, за то, что папа спился, и мама всегда растила нас с братом, будучи и мамой, и папой в одном лице…
Наши отношения стали другими. Я больше не боюсь высказывать ей свои мысли, свои слова, особенно если они противоречат ее взгляду на жизнь.
Мы общаемся как взрослый со взрослым. И это просто потрясающе, ребята.
С огромной благодарностью и любовью к Системно-векторной психологии Юрия Бурлана, Юлия Шилкова, ПУ 67, 70, 77, 80