А. С. Пушкин. Камер-юнкер: «Холопом и шутом не буду и у царя небесного». Часть 9

Часть 1 ─ Часть 2 ─ Часть 3 ─ Часть 4 ─Часть 5 ─Часть 6 ─ Часть 7 ─ Часть 8

Пушкин вышел из лицея в чине коллежского секретаря. Всю жизнь избегая службы, он так и не вырос в чинах. Не имея природного желания к ранжированию, уретральный поэт игнорировал любые предложения о продвижении его по служебной лестнице. А таковые поступали. Бенкендорф, желая иметь Пушкина поближе к себе, предлагал ему камергера. Такой чин решил если бы не все, то большую часть денежных проблем поэта. Пушкин отказался, для него было немыслимо работать у шефа жандармов, к тому же А. С. был уверен, что сможет заработать стихотворством, своим единственным ремеслом. Гонорары его и впрямь были «золотыми».

Увы, траты растущего семейства намного превышали и гонорары, и поступления от продаж книг. Жалования в 5 тыс. рублей едва хватало на оплату квартиры и дачи. Журнал «Современник», под который были получены кредиты, оказался коммерчески невыгодным. Журналистом Пушкин был плохим. Срочная работа, требующая свойств кожи, совершенно не подходила А. С. Первый номер журнала разошелся на треть. Долги Пушкина, усугубляемые еще и карточными, росли.

Новогодним «подарком» в 1834 году стало для Пушкина нежданно свалившееся на него камер юнкерство. Для получения этого звания, нижнего в придворной иерархии, гражданского чина коллежского асессора было недостаточно, и Пушкина для начала произвели в титулярные советники и только потом в камер-юнкеры. Причина столь стремительного «повышения по службе» была одна: император желал видеть на балах в Аничковом дворце, где собирался избранный круг царя, Наталью Николаевну. Понятно, что без мужа она не могла выезжать, а гражданский чиновник VIII класса Александр Пушкин права посещать такие вечера не имел.

Когда Пушкина спрашивали, доволен ли он своим камер-юнкерством, он отшучивался: «По мне хоть в камер-пажи, только б не заставили учиться арифметике». Только друзья знали, что творилось в душе поэта. Природное место уретрального вождя — на вершине иерархии, а не на ее нижних этажах. В. А. Жуковский, боясь, что вне себя Пушкин отправится во дворец говорить грубости, обливал его холодной водой — в таком неописуемом гневе был А. С. от монаршего пожалования. Ситуация усугубилась слухами, что якобы Пушкин добивался камер-юнкерства интригами и лестью.

Светские кожные сплетники судили «через себя», чинов нужно добиваться, а для пользы-выгоды любые средства хороши. Передавались сплетни не только изустно, кое-что было и напечатано. Пушкин был взбешен, никогда он не был искателем чинов, подобные слухи воспринимались на уровне подсознательного как понижение в ранге, не совместимое с жизнью уретрального вождя. Это было только начало. Примитивная, но веками действующая придворная мясорубка вынуждала играть по кожным правилам.

Камер-юнкерского мундира Пушкин не любил, на балы являлся во фраке. Когда великий князь поздравил Пушкина с назначением, тот дерзко ответил: «Покорнейше благодарю. До сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили». Реагировать на камер‑юнкерство полагалось нижайшим верноподданническим умилением. Пушкин мало того, что не соизволил умиляться, еще и в письме жене умудрился с иронией отозваться о событии: «Видел я трех царей. Первый велел снять с меня картуз и пожурил мою няньку, второй меня не жаловал, третий упек в камер-пажи на старости лет…» Письмо Пушкина было перехвачено и отправлено в III отделение Бенкендорфу. Отвратительное событие это вызвало приступ сильнейшего гнева поэта и надолго вытолкнуло его в звук: «пера в руки взять был не в силе».

Костюмированная камарилья изрядно действовала А. С. на нервы. То фрак не тот, то не те пуговицы на мундире, не та шляпа. Он в бешенстве покидал придворные балы, оставляя Н. Н. танцевать и веселиться, лишь бы не вникать в тонкости придворного маскарада.

А в это время на придворной сцене новое явление. Только что стараниями скороспелого своего «отца», нидерландского посланника Луи Геккерена, принят аж в кавалергардский полк, но еще сверкает на вечерах изношенными рейтузами некто Дантес, существо, по мнению Пушкина, пустейшее, одно слово «француз убогий». Впрочем, штаны скоро заменены на форменные новые, и молодец заблистал уверенней. Наталья Николаевна, «допрыгавшись» до выкидыша, на время уезжает поправляться в Калужскую деревню к сестрам, которых вскоре привезет с собой, несмотря на протесты мужа.

Новость о том, что Наталья Николаевна выкинула, тут же возбудила злые языки: «Пушкин-то жену поколачивает!» Полный бред, но кто проверял? Только близкие знали, что не у Пушкина, а у его мадонны «рука тяжеленька». Усмотрев ухаживания мужа за одной дамой, Натали в порыве негодования покинула бал. Дома Пушкин спросил, отчего она уехала. Н. Н. без лишних слов отвесила супругу пощечину. Хохотал он, как обычно, «так, что кишки были видны». Нет ничего смешнее, чем ревновать уретрального мужчину.

Пушкин просит отставки. Расстроенные дела отца требуют взять имение в свои руки. Царь против. Отставка Пушкина автоматически повлечет за собой его удаление в деревню, куда поэт давно стремится, а значит, с ним уедет и красавица жена. Царь этого очень не хочет. Придворный поэт В. А. Жуковский уговаривает Пушкина остаться в Санкт-Петербурге. Начинается долгая изматывающая переписка с чиновниками об отзыве отставки. Форма писем не устраивает, слишком вольный слог. Мнение Бенкендорфа: «Лучше, чтобы он (Пушкин) был на службе, чем предоставлен сам себе». Понимай — на поводке, желательно на коротком. Пушкин отступает…

Наталья Николаевна возвращается в Петербург с сестрами Екатериной и Александрой. Теперь они будут жить в квартире Пушкиных. А. С. нехотя смиряется с этим, обстановка в имении спившейся тещи действительно не для девиц на выданье. Сестры Гончаровы начинают выезжать втроем. Иногда А. С. вынужден сопровождать их, как «паша о трех женах».

«История Пугачева», написанная Пушкиным по материалам поездки в Оренбург, итог двух лет кропотливой работы в архивах и на местах, аттестована министром народного просвещения С. С. Уваровым как «возмутительное сочинение». Напечатанная за государственный счет книга не продается. «Царь любит, да псарь не любит», — резюмирует Пушкин. Помощник Уварова — Дундуков, «дурак и бардаш», преследует поэта цензурным комитетом. Пушкин в гневе: «Для этих господ разрешения царя уже недостаточно!»

Злая эпиграмма разит наповал:

В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что <ж> есть.

Денежные затруднения, сплетни, неудача «Пугачева», необходимость входить в дела разоренного имения отца, карточные долги свои и брата Льва, невозможность уехать в деревню, тиски цензуры и каторга придворных увеселений — все это Пушкина изрядно угнетает. Лишь ненадолго удается ему вырваться в Михайловское, чтобы «думать, думать до того, что голова закружится». О чем же думал Пушкин? Да все о том же, о долгах и чем жить: «Ни стихов, ни прозы писать и не думаю». Оказавшись в состоянии, когда уретрального биения жизни уже не ощущается, а звуковое погружение в стихи недоступно, Пушкин проваливается в пустоту, самое тяжелое состояние в звуке.

Внезапная болезнь матери вынуждает Пушкина вернуться в Петербург. Светские сплетники тут как тут. Мать Пушкина остановилась не у сына, какой позор жене поэта! Неприязнь к Н. Н. в свете лавинно набирает обороты. Кому какое дело, что в квартире Пушкина негде повернуться от детей и родственниц, а у любимой подруги детства Надежды Осиповны желаннее и спокойнее. «У самой ложа в театре, а свекр и свекровь голодают!» — негодуют в свете. При этом у Сергея Львовича, несмотря на все его способности к мотовству, все еще 1200 душ, нельзя говорить всерьез о нищете такого человека. Но кого это интересует, когда такой жирный повод потрепать знаменитое имя.

Смерть матери Пушкин воспринял очень тяжело. Лишенный материнской любви в детстве, он с большой нежностью ухаживал за Надеждой Осиповной в последние месяцы ее жизни. Хоронить мать Пушкин поехал в Святые Горы. Там же откупил место и себе. Это было за год до его гибели. «Я посетил твою могилу, но там тесно…» — напишет он в дневнике то ли начало стихотворения, то ли обрывок мысли.

Вернувшись в Петербург, поэт принялся за дела «Современника», много писал. Закончена «Капитанская дочка». В отличие от документальной «Истории Пугачевского бунта», народный вождь здесь представлен могучей натурой, почти былинным богатырем. Это совершенно не в традиции официальной историографии, зато полностью отвечает отпечатку в коллективном психическом русского народа. Трагическая русская триада «самовластие, самозванство, бунт», к которой обратился Пушкин в «Борисе Годунове», находит в «Капитанской дочке» подробное и мощное осмысление.

Плоть от плоти народа, Пугачев показан Пушкиным с симпатией и восхищением. Милосердие природного вождя, его стремление наполнить желания ведомой им угнетенной стаи не могли не вызывать сильнейшего отклика в уретральном психическом Пушкина, оттого с такой разительной безошибочностью вылеплен образ бунтовщика. Калмыцкая сказка об орле и вороне, рассказанная Пугачевым Петру Гриневу, удивительно точно показывает суть уретрального четырехмерного жизнелюбия, когда 300 лет спрессованы в 33 года живой жизни.

«Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою». Сколько лет должно пройти, чтобы слова эти потеряли в России актуальность, а уретральная голова получила бы шанс на годы более долгие, чем плюс-минус сорок?..

Читать продолжение.

Другие части:

Часть 1. «Сердце в будущем живет»

Часть 2. Детство и лицей

Часть 3. Петербург: «Везде неправедная Власть…»

Часть 4. Южная ссылка: «Все хорошенькие женщины имеют здесь мужей»

Часть 5. Михайловское: «Небо сивое у нас, а луна — точно репа…»

Часть 6. Провидения и проведения: как заяц спас для России Поэта

Часть 7. Между Москвой и Петербургом: «Ужель мне скоро тридцать лет?»

Часть 8. Натали: «Участь моя решена. Я женюсь»

Часть 10. Последний год: «На свете счастья нет, но есть покой и воля»

Часть 11. Дуэль: «Но шепот, хохотня глупцов...»

Корректор: Анна Катаргина