Горький дым обид, или Пятьдесят лет одиночества

Корабль жизни черпал обиды и медленно шел ко дну. В Гошиной душе горело клеймо «недодали!». Судьбой своих детей Гоша не интересовался. Дочери алименты стал платить, только когда прижали в суде. Сына вообще отказался признать. Шли годы. Гоша пытался убедить себя и окружающих в собственном благополучии. Окружил себя роскошными вещами, собрал коллекцию дорогой удобной обуви, ни в чем себе не отказывал. Но ощущение «мало!» не отпускало.

7 1871 23 Февраля 2019 в 14:07

Автор публикации: Наталия Димент

Любимый ресторан в порту сегодня открыт только для меня. Хорошо иметь дело с людьми, которых знаешь сто лет. Все сделали, как просил: белоснежные скатерти, традиционное меню, всего много, все вкусно. Гости должны быть довольны.

А гостей сегодня немало. Я никого не забыл. Родственники, друзья, коллеги по работе. Люди, рядом с которыми прожил полвека. Все собрались сегодня на мой юбилей…

Гоша не спеша вдохнул колечко ароматного дыма и аккуратно затушил сигару. «Хороший табак! Солидный мужчина должен курить только такой!» А Гоша считал себя солидным.

— Дорогие гости, давайте поприветствуем нашего любимого юбиляра! — голос тамады заглушили бурные аплодисменты.
— Давай заздравную!
— ...К нам приехал, к нам приехал, наш Георгий дорогой!
Гоша был растроган. Как душевно вот так собрать всех вместе, принимать поздравления, чувствовать внимание!

— Первый тост по старшинству предоставляется дедушке именинника.

Уважаемый Анатолий Петрович, пожалуйста!

Гошин дедушка был действительно уважаемым человеком. Он прошел всю войну, а в мирное время учил детей думать. До самой пенсии Анатолий Петрович работал учителем математики.

Да и сейчас, в свои 97, помогал соседским детишкам готовиться к контрольным и экзаменам.

Гоша дедушку любил. Внук пересек зал и подошел к креслу, с которого дедушка уже несколько лет не вставал, и наклонил голову.
— Гошенька, внучок! Я помню день, когда ты родился. Мы с бабушкой не могли нарадоваться. Жаль, что она не дожила до этого торжественного дня... — слезы мешали дедушке говорить.
— Она всегда гордилась тобой. Мы с ней... я... я… очень люблю тебя. Будь здоров, мой хороший!

Гоша опрокинул в себя жидкий огонь из рюмки. Он больше любил пиво, но на торжествах надо «по-взрослому». На голодный желудок подействовало молниеносно. Вспомнилась бабушка и ее сладкие блинчики. Если бы Гоша умел плакать, то выступила бы скупая мужская слеза. Но мужики не плачут — это он знал твердо.

Потом говорил папа. О семейных ценностях, о поддержке и взаимопомощи.

Гоша почувствовал, как сжимается кулак вокруг холодного хрусталя. Чуть сильнее прижать и вопьется в кожу. Глоток.

«Кто бы говорил про семью! Тебя же никогда не было рядом. Появлялся раз в полгода и начинал воспитывать, жизни учить. А что ты знал о том, как я живу?! О том, как мне хотелось сходить с тобой на рыбалку, как ходил Лешка со своим отцом каждое воскресенье. Хотелось твоего внимания, той самой поддержки.

Но тебя не было ни когда я пошел в первый класс, ни когда принимали в пионеры, ни даже на выпускном. А радость от твоих недолгих отпусков быстро гасилась ремнем в ответ на мамины жалобы о моем поведении.

Да, ты привозил крутые подарки, но потом сам же забирал их «за грехи». Эффективный подход! Это так ты меня хотел научить, «что такое хорошо и что такое плохо»?

Гоше стало жарко, на виске надулась вена.

— А теперь слово маме юбиляра! — приторно-торжественно объявил тамада.

— Сыночка, какой ты уже большой! — дальше Гоша уже не слышал, к горлу подступила тошнота.

Маме было за семьдесят, но она всю жизнь «молодилась», что страшно бесило Гошу. Мама любила яркие украшения и пестрые платки. И даже коротко постриглась после развода с папой. Ей тоже хотелось стабильности и внимания, мужского плеча и теплого тела в ежедневном порядке, а не «по праздникам».

Несколько лет после развода она металась из отношений в отношения, чуть было не разбила семью, «закрутив» с женатым, но потом наконец угомонилась, видимо, найдя долгожданное. Правда, новый был безработным, но ее это не смущало. Она открыла свое дело и деньги в дом приносила сама. Зато новый муж безукоризненно вел хозяйство — мыл, стирал, закупался, готовил. С ним можно было сходить на концерт или вместе поехать в отпуск.

Дети подросли, и мама с радостью отдалась личной жизни. Гоша этой радости не разделял. Это был очередной удар по его ценностям. Все в жизни пошло не так. Изначально.

…Гоша был первенцем. Родители были молоды. Папа уходил в рейсы на полгода. Мама разрывалась между работой и ребенком, тяготилась хозяйством и вынужденным одиночеством. Гоша пропадал у бабушки с дедушкой, которые жили за углом. Они его кормили, делали с ним уроки, брали с собой в отпуск.

Но каждый вечер он ждал с работы маму. Он знал, что на сказку сил у нее уже не будет и, засыпая, нельзя будет подержать ее за руку, останется только слушать, как она хлопочет на кухне или гладит белье под включенный телевизор.

Он знал, что, если долго ждать, приедет папа. Загоревший, небритый, с кучей подарков и всяких экзотических штуковин. Папа подкинет в воздух, скажет: «Здорово, мужичок!» — и уйдет с мамой на кухню пить чай, а потом закроется в спальне.

Все как всегда. Привычно и стабильно. Знакомо и предсказуемо. Когда не знаешь, что можно по-другому, радуешься тому, что есть.

И все было бы ничего, если бы у Гоши не родился братик. Случилось это как раз, когда пришло время идти в первый класс. Было очень волнительно. Гоша долго не мог заснуть, звал маму, но за стенкой плакал малыш. Папы, как всегда, не было.

Было обидно. Но еще обиднее было идти первого сентября в школу с соседским Лешей. Лешу провожала вся семья, а с Гошей никто пойти не смог. Так началась новая жизнь. «Взрослая». Так говорили родители. Ведь теперь Гоша был не только школьником, но и старшим братом…

— Братуха! Полтинник — это круто! Ты молоток, так держать!

Гошу передернуло. В голове гудело. Машинально глотнув «холодненькой», он с горечью подумал: «Сам ты… молоток… раскрошивший мою жизнь… С твоим появлением все пошло под откос. Маленький, неугомонный, ты постоянно куда-то лез, что-то хватал, ломал, падал, плакал. Ты украл у меня последние крохи маминого внимания. Ты был хитрым и каждый раз умудрялся подставить меня. Ты косячил и пакостил, а пороли меня».

За братскую любовь Гоша пил как в тумане. Едкая пелена застилала глаза и жгла в груди. С каждым глотком «горькой» внутри как будто бы плавилась ядовитая глыба спрессованных годами обид. Этот яд растекался по жилам, теребя и без того не дремлющую память.

…Зал гудел. Воздух пах закусками и алкоголем. Тамада добросовестно отрабатывал гонорар, развлекая гостей и объявляя тосты. Но с каждым новым глотком Гоша чувствовал себя все более чужим на собственном празднике. И бесконечно одиноким.

— Георгий, вы куда? Сейчас будет выступление вашей супруги! — услышал Гоша, выходя из зала.

— Да я эти выступления каждый день слышу, нашел чем удивить! Она ж как угорелая носится, постоянно дергает меня, вечно что-то требует, кричит. Когда собаку себе покупал, боялся, что псина соседям мешать будет своим лаем. Так собака-то ангел — тихая, послушная. А вот жена лает не переставая.

Гоша вышел во двор и закурил. Уже светало. Дорогие сигары кто-то под шумок стащил, пришлось стрелять у официанта какую-то гадость. Во рту было горько. Но еще более горько было за себя.

Долгожданный праздник превратился в жестокую пытку. Прожитые годы казались редкой коллекцией несправедливостей. Обида была такой силы, что давила к земле. Гоша грузно опустился в плетеное кресло, тяжело вздохнул и закрыл глаза.

— А Леха, гад, не приехал! Друг называется! Сын у него третий родился… — пронеслось в уставшем мозгу.

…Сын у Гоши тоже был. Была и дочь. Но с ними он никогда не жил.

Первый раз женился на девушке, с которой его познакомил все тот же друг Леша. Любви не было, но неудобно было друга подвести.

Молодая жена казалась Гоше неряхой и лентяйкой. Он учил ее, «непутевую», жить. До рукоприкладства не дошло. Она сбежала из Гошиной школы жизни с крошечной дочкой на руках.

Вторая была, наоборот, слишком хорошей. Красивой, умной, хозяйственной. Женственной и чувственной. И Гоша чувствовал! Впервые в жизни.

Она хотела осознанных отношений, серьезных, настоящих. И делала для этого все. Даже пожертвовала для Гоши своей карьерой, прикрывая тыл и давая ему возможность получить высшее образование. Но понимая, что добра не будет, ушла и она, унося под сердцем Гошиного сына.

Она была идеальной женой. Но ей надо было соответствовать, держать марку. Иначе рядом с ней он чувствовал себя полным ничтожеством. Быть идеальным не получалось. Гоша не умел нести ответственность, заботиться, обеспечивать. Любить — это труд, это действие на отдачу. А как отдавать, когда самому мало! Слишком велика была боль, накопленная в детстве.

Программа Гошиного психического устройства — семья. Как основа основ, главная ценность, стержень и ориентир. Восприятие мира как аптекарские весы: все должно быть ровно и поровну.

Равновесие же было не раз нарушено. Родителей не было рядом — перекос, привезенные отцом подарки забирались «в воспитательных целях» — еще перекос. Рождение брата — полный крен.

Корабль жизни черпал обиды и медленно шел ко дну. В Гошиной душе горело клеймо «недодали!».

Судьбой своих детей Гоша не интересовался. Дочери алименты стал платить, только когда прижали в суде. Сына вообще отказался признать.

Шли годы. Гоша пытался убедить себя и окружающих в собственном благополучии. Окружил себя роскошными вещами, собрал коллекцию дорогой удобной обуви, ни в чем себе не отказывал. Но ощущение «мало!» не отпускало.

…Гоша открыл глаза. За спиной гуляли гости, в душе гулял ураган. За ночь постаревший мужчина тяжело поднялся с кресла, спустился по ступенькам вниз и медленно побрел к реке.

Солнце уже встало. На берегу было тихо. И только на пирсе отец с сыном раскладывали удочки, сортировали снасти. Потом мужчина помог мальчику надеть ветровку, достал из рюкзака термос и разлил чай в кружки. Парнишка что-то оживленно рассказывал, отец слушал, улыбаясь…

Игривое июньское солнце бесстыдно светило в лицо, но Гоша не мог отвести взгляд от фигур на пирсе. Он стоял не дыша. По щекам катились слезы…