Марина Цветаева. Я хотела бы умереть, но приходится жить ради Мура. Часть 5

Часть 1 — Часть 2 —  Часть 3 —  Часть 4

Любить — видеть человека таким, каким его задумал Бог

и не осуществили родители.

Марина Цветаева

Недальновидный С. Эфрон попадает в капкан обонятельной советской разведки. Он стремится назад в СССР, увлекая за собой семью. Марина против — возвращение в прошлое невозможно. Осознавая ответственность за близких, Цветаева вслед за дочерью и бежавшим от полиции мужем отправляется в Советский Союз. В совершенно чуждой среде Марина окончательно превращается в загнанную одинокую волчицу. Одиночество, непереносимое в уретре, усиливается абсолютной невозможностью звукового сосредоточения. Марина пытается спасти арестованных мужа и дочь.

 ***

В конце 1928 года в среде евразийства начался раскол. Сама того не желая, Марина сыграла в этом косвенную роль. В первом номере газеты «Евразия», долгожданном печатном органе движения, появляется ее «Обращение» в поддержку творчества Маяковского. Критика однозначно расценивает это как поддержку красной России. Левое крыло евразийства, куда входил и С. Эфрон, начинает стремительное сближение с СССР. «Союз возвращения на Родину», роль которого — способствовать возвращению русских эмигрантов в СССР, становится все активнее. Сергей Эфрон — видная, если не главная, фигура «Союза возвращения».

Сейчас уже понятно, что и раскол евразийства, и «Союз возвращения» были делом ГПУ. Такой наивный и недальновидный человек, как Эфрон, был для обонятельных советских разведчиков лакомой добычей: он несся в сталинскую «лесопосадку», не разбирая дороги, увлекая за собой если не всю, то часть белогвардейской недобитой стаи. Обонятельные чистильщики новой России уничтожали ненужные тогда стране идеи евразийства, как правые, так и левые, но самый главный удар был направлен на реакционную часть бывших белогвардейцев, которые могли представлять серьезную угрозу СССР, — фашизм в Европе уже поднимал голову.

В 1931 году С. Эфрон, к ужасу Марины, подал прошение о советском паспорте. Его идеей возвращения заразилась Аля, переживающая сложный период взросления. Даже маленький Мур мечтал только о великой и прекрасной стране СССР. Говорить о том, что достоверных сведений из советской России не было, нельзя — сведения доходили. Имеющие глаза и уши достаточно четко представляли себе, что происходит в Советском Союзе: голод на Украине, высылка крестьян в Сибирь, убийство Кирова. Сергей Эфрон к умеющим читать между строк не относился, похоже, он находится под гипнозом советской пропаганды, видел и понимал только то, что ему внушали, — Челюскин, колхозы, новая жизнь!

«Союз возвращения» был грамотно закамуфлирован под культурную организацию: там проходили встречи, семинары, вернисажи русских художников, живших во Франции, работала театральная студия, проводились шахматные турниры. Заманивая на эти нехватки в зрении и звуке оторванных от русской культуры людей, кожно-обонятельная советская разведка добивалась невероятного: «возвращенцы» подписывались на советские займы, собирали деньги на строительство советских самолетов. В 1935 году таким образом собрано и переправлено в СССР три тысячи франков — солидная сумма для полунищих эмигрантов.

Сергей Эфрон был завербован в 1932 году. Вербовщики использовали его чувство долга по отношению к России и совершенную неспособность трезвой оценки происходящего. Надо сказать, что таких одержимых ностальгией было множество, среди них люди очень развитые, умные, но и их убеждала советская оральная пропаганда, проговаривающая нужные для советской стаи обонятельные смыслы. Широко демонстрировались фильмы «Чапаев», «Веселые ребята», «Семеро смелых», «Путевка в жизнь». Люди убеждались: в СССР кипит жизнь, «страна встает со славою навстречу дня», здесь, в Европе, жалкое прозябание чужаков без будущего.

С. Эфрон с энтузиазмом отдается работе в «Союзе», он участвует в испанских событиях, но не стреляя из окопов, как К. Родзевич, а делом поинтереснее. В группе НКВД в Испании он выявляет «троцкистов» на испанской территории. Завороженный сменой картинок вокруг, полностью отдаваясь кипучей деятельности, Эфрон и не замечает, как перестает быть хозяином своей судьбы. В Париже он уже полностью вовлечен в организацию слежки за неугодными НКВД людьми.

Сергей Яковлевич стремительно продвигается по службе, материальное положение его улучшается, работа хорошо оплачивается, но главной наградой за самоотверженную работу является разрешение на въезд в СССР дочери Ариадны. Наконец-то давно забытое наполнение истинных векторальных нехваток! Эфрону кажется, что до полной и окончательной победы совсем близко, стоит только приложить еще немного усилий — в успехе он не сомневается.

Один из резидентов советской разведки во Франции Игнатий Рейсс (он же Порецкий, он же Эберхардт) перестает удовлетворять своих хозяев. Решение об устранении Рейсса уже принято на Лубянке. Дело за малым: осуществить убийство. Эфрона используют вслепую. Его задача — заманить Рейсса в смертельную ловушку. И Эфрону это удается: Рейсс убит. СЮРТЕ ищет убийц, Эфрон бежит из Парижа, если его и осеняет понимание, куда он влип, то поздно, единственный выход — стремительный отъезд в СССР. Последняя надежда кожно-подслеповатых жертв — быстрые ноги. Но куда они несут? В самую главную, смертельную ловушку.

Побег Сергея надломил Марину, она сразу постарела и ссохлась. Марк Слоним, друг их семьи, пишет, что впервые видел в эти дни Марину плачущей: «Меня потрясли ее слезы и отсутствие жалоб на судьбу». Звуковые пустоты, куда все глубже погружается Цветаева, за неимением наполнения стихами, начинают пожирать ее тело. Это можно часто наблюдать у людей схожей психической организации. Звуковик не помнит, ел ли, спал ли. Уретре в себя нужен минимум. Падая в пустоту звука, такой человек полностью капсулируется от внешней жизни, со стороны такое состояние выглядит безумством.

Тем не менее, многочасовые допросы в полиции Марина выдерживает стоически. «Что вам известно о политической деятельности вашего мужа?» Этот вопрос в разных интерпретациях повторяется раз за разом. Отвечая на вопросы, Марина повторяет одно: муж невиновен, он сочувствовал Советам, но ни в каких грязных делах категорически не мог быть замешан. Она читает полицейским по-французски Пушкина. Поняв, что Марина совершенно безумна, ее отпускают.

Жизнь во Франции становится для Цветаевой невыносимой. Для всех вокруг ясно: Эфрон — советский шпион, его жена соучастница. Марина не просто одинока, она изгой, ее не печатают, лишают чешского пособия.

В 1939 году фашисты оккупируют Чехословакию. Ответ Марины — цикл стихов «К Чехии». Строки Цветаевой звучат пророчеством:

О мания! О мумия

Величия!

Сгоришь,

Германия!

Безумие,

Безумие

Творишь!

В этом же году Марина с сыном уезжают в Советский Союз. В отличие от мужа и дочери, Цветаева прекрасно представляла, куда едет, и никаких иллюзий не питала. Ей нужно было быть рядом с Сергеем и детьми — так она понимала ответственность. Чудовищная реальность превзошла самые мрачные прогнозы.

Семье сотрудника НКВД С. Я. Эфрона отведена часть дома в подмосковном Болшеве. Другую половину занимает семья близкого друга и коллеги Сергея Н. А. Клепинина. Едва переступив порог дома, Марина узнает об аресте сестры Аси и ее сына Андрея. Арестован сподвижник Эфрона по евразийству, друг Марины кн. Святополк-Мирский, вернувшийся в Россию из Парижа на два года раньше.

Марина каменеет, но еще пытается жить в новой для нее коммунальной реальности Болшева. Паркетные полы в доме не исключают «удобств на улице», кухня и гостиная — общие с соседями, Марина практически никогда не бывает одна. О стихах нет и речи. Постоянно кто-то толчется рядом с керосинкой или ведром. Марина едва успевает записывать обрывки фраз, где ключевое слово «неуют».

И это — только начало. Череда арестов не прекращается. Берут людей, которых Сергей Эфрон знал по Парижу, которых он сам агитировал ехать! Никакой информации о судьбах арестованных нет. Попытки Эфрона хлопотать за них ни к чему не приводят, он понимает свое полное ничтожество и бессилие что-либо исправить, он в отчаянии.

По свидетельствам очевидцев, Цветаева была в эти дни совершенно подавлена, полное отсутствие видимой реакции на внешние события чередовалось с внезапными вспышками гнева по ничтожным, казалось бы, поводам. Например, вылетела с криком из комнаты, когда соседка уронила кастрюлю под дверью. Такие вспышки все чаще. Марина осознает: ее муж с теми, кто посадил Асю и Андрюшу. Она в гневе на Сергея, на этих большевиков-соседей, «читателей газет», охваченных общественным пафосом, на всю эту нелепую сюрреалистическую жизнь с чужими.

Возвращаясь к особенностям структуры психического Цветаевой, несложно понять, какие колоссальные нехватки испытывала она по всем своим векторам. В звуке это невозможность хотя бы нескольких минут тишины и одиночества, в зрении — потеря любимой с детства младшей сестры и близких друзей, сострадание тяжелобольному и раздавленному морально мужу. В уретре — одиночество, полное отсутствие общения с себе подобными, осознание своего бессилия в сложившейся ситуации, где все, что она может, — пассивно ждать ареста. Это не просто страшно для уретральника — быть бессильным, это жуть…

Нарушая запрет органов, Цветаева все же выезжает, но не в Москву, а в Тарусу. Она хочет разузнать подробности ареста сестры, которую взяли там. Вскоре по возвращении Марины арестовывают Ариадну. Это август. Первую передачу мать сможет передать ей только в декабре, первую и последнюю весть от дочери из лагеря в Коми Марина получит весной 1941-го. Через два месяца забирают Сергея, от него Марина вестей так и не дождется.

В ноябре, когда увезли и соседей Клепининых, Цветаева остается вдвоем с сыном в вымершем доме. Приехавшая в Болшево невестка Клепининых вспоминает Марину: растрепанные седые волосы, огромные на сером худом лице остановившиеся глаза, она твердила только одно: «Уезжайте отсюда скорее, деточка…» На следующий день Марина с Муром бегут в Москву к сестре Сергея в крошечную коммунальную комнатку в Мерзляковском переулке, больше жить им негде.

Сейчас, когда раскрыты архивы НКВД, можно хотя бы приблизительно представить себе, что происходило с арестантами в застенках Лубянки. Чудом выжившие свидетельствуют о том, чего не отразил сухой язык протоколов: издевательские реплики, крик, «методы физического воздействия», ночные «карусельные» допросы, чередовавшиеся с помещением арестованного в ледяной карцер. Неделями без сна, сутками на опухших ногах без возможности присесть, люди полностью теряли ориентацию в пространстве и времени. Вот какой смысл в корректно запротоколированных словах С. Я. Эфрона: «Я прошу прервать допрос, потому что неважно чувствую себя сейчас».

Ему досталось больше всех. Остальные сразу или почти сразу принимали линию следствия, признавали абсурдные обвинения, наговаривали на себя, сдавали других. Несчастные полагали, что, добровольно включаясь в тотальное вранье, они имеют шанс выжить. Только Сергей Яковлевич так и не признал, что являлся «шпионом всех разведок». Из допроса в допрос он повторял: «После 1931 года никакой антисоветской деятельности я не вел, мои товарищи не виновны, они оговаривают себя». Не помогали очные ставки, где Клепинин и его жена наставляли Эфрона признать все, что говорит следователь. Сергей стоял на своем.

Созданный в мечтах Марины герой стал таким в жизни. Свой долг перед оставшимися на воле друзьями он выполнил, не навредил никому. Сергей Эфрон понял, наконец, что истина здесь никому не нужна, доказать что-то и выбраться из ловушки, в которую он попал сам и заманил близких, ему не удастся, но пойти против того, что он считал своим долгом, не мог. Сергей пытался покончить с собой, был помещен в тюремную психиатрическую лечебницу и, в конце концов, расстрелян. Жена и сын о приведении приговора в исполнение узнать не успели.

Окончание. 

Корректор: Наталья Коновалова