Живые души Николая — Мифотворца

…То вдруг снилось ему, что жена вовсе не человек, а какая-то шерстяная материя; что он в Могилеве приходит в лавку к купцу.

«Какой прикажете материи? — говорит купец. — Вы возьмите жены, это самая модная материя! Очень добротная! Из нее все теперь шьют себе сюртуки».

Купец меряет и режет жену. Иван Федорович берет под мышку, идет к жиду, портному.
«Нет, — говорит жид, — это дурная материя! Из нее никто не шьет себе
сюртука...»

В страхе и беспамятстве просыпался Иван Федорович. Холодный пот лился
с него градом…

Вечера на хуторе близ Диканьки

Черт знает что такое привидится иной раз во сне…

Сам Василий Гоголь-Яновский рассказывал, что в юности во сне увидел свою будущую жену Марию. А через несколько дней и наяву — в люльке… Он ждал, пока она вырастет, а когда ей исполнилось 14 лет, женился на ней.

Первые их двое детей родились мертворожденными. И чета в трепете и страхе ждала появления третьего. Мария, до крайности религиозная и набожная, возлагала надежды лишь на святого Николая Угодника. И когда, наконец, в семье Гоголей-Яновских родился живой и здоровый мальчик, она назвала его в честь чудотворца — Николаем.

Никоша рос в атмосфере религиозности и «страха Божия», испытывал благоговейный ужас перед иконами, пугался густого леса вокруг их усадьбы… И, конечно, слушал страшные загадочные сказки маменьки…

Это были завораживающе страшные и смешные сказки из малороссийского фольклора. Именно так мир получает испуганного зрительника — человека, чей зрительный вектор может не развиться в высшее проявление — любовь, оставшись лишь на уровне развития «страх». Поэтому детям со зрительным вектором страшные и уродливые сказки запрещены. Если вы не хотите, конечно, вырастить истерика и пустышку.

В детстве Гоголь писал стихи. Мать проявляла большую заботу о религиозном воспитании сына, на которого, однако, влияла не столько обрядовая сторона христианства, сколько его пророчество о Страшном суде и идея загробного воздаяния. Типичные проявления зрительных страхов у детей. А также искажение звукового восприятия Творца через зрительные картинки.

Но Василий Гоголь и сам был сочинителем и часто, выезжая на поля вместе с сыном, тренировал воображение мальчика: они придумывали истории, незамысловатые сюжеты. Позже Николай участвовал в самодеятельном театре, очень увлекался живописью и, конечно, читал. Поэтому зрительный вектор Николая Гоголя все же сумел развиться.

Спустя годы он и сам стал писать странные, иногда страшные, иногда смешные, сказки. Системному глазу это понятно: испугался сам — испугай другого. Чего стоит один только «Вий» — первый советский настоящий фильм ужасов.

Николая Гоголя называли мистификатором — писателем-выдумщиком, а легенды, мифы и фантазии всех мастей были его спутниками всю жизнь и даже после нее — до сих пор.

В литературном мире нет смерти, и мертвецы так же вмешиваются в дела наши и действуют вместе с нами, как живые.

Николай Гоголь

Подымается протяжно

В белом саване мертвец.

Кости пыльные он важно

Отирает, молодец!

Гоголь, Ганц Кюхельгартен

Зрительный вектор оживляет не только плюшевых мишек и зайчиков. Зрение способно сделать влиятельной личностью, сводником и гулякой такой персонаж, как Невский проспект…

…наделить скверным характером Нос коллежского асессора...

…завернуть в обычное пальто новую жизнь маленького человека…

Что такое мистификация? Это зрительное создание иллюзии не только для себя, но и для всех. Убедить всех, и самого себя в первую очередь, в том, чего на самом деле не существует и не будет существовать никогда. И со зрительной эмоциональностью показать это в картинках.

Иллюзии, выдумки — любимое лакомство зрительника. Будь он даже со звуком. Звук делает эту трапезу разве что более холодной, не на ощупь… Внутри. Не подогреваемой, неисправимо зацикленной. Невыносимо одержимой. Потрясающей глубиной невыразимого отношения к невидимому, неощущаемому. Бесформенному и единственно возможному. Звук — единственный, кто знает цену Слову.

…Так что там о снах?

Как известно, состояние сна — это работа бессознательного. Психического в чистом виде. Именно наше бессознательное — это звуковой вектор. И звуковые состояния Николая Гоголя становились его повестями, поэмами и сказками. Герои их несли тяжкое бремя этих снов, выплеснувшихся наружу, на своих плечах…

Зрение и звук писателя, если так можно выразиться, работали в соавторстве. Зрение оживляло, а звук наделял героев неожиданными свойствами, качествами. И история обретала загадочные повороты.

И тогда Маленький человек приобретает и теряет не просто новую шинель. Он приобретает и теряет участь. Лучшую, звенящую, шикарную. Это похоже на смутную, случайную попытку взять свою жизнь…

Жертвовать всем, месяцами ограничивать себя во всем только для одной-единственной цели — это кожная амбиция и фанатичный звук.

«…Еще какие-нибудь два-три месяца небольшого голодания — и у Акакия Акакиевича набралось точно около восьмидесяти рублей… Акакий Акакиевич имел обыкновение со всякого истрачиваемого рубля откладывать по грошу в небольшой ящичек, запертый на ключ, с прорезанною в крышке дырочкой для бросания туда денег…»

Кожная расчетливость в стрессе или в неразвитом состоянии перерастает в жадность, скупость и откровенное скряжничество. Многие герои Гоголя страдают этим. Позже — в образе помещика Плюшкина — эта тяга к ограничению и запрету достигнет минусового апогея, вплоть до полного распада личности.

В молодости Гоголь часто менял места работы, когда еще пытался устроиться на госслужбу. Очень скоро он был разочарован своей службой, ее бессмысленностью и никчемным, пустым окружением. Его звуковой вектор, искавший смысл, все не давал покоя, все стонал: «Убийственно сидеть в коллежских асессорах, тогда как Господь указал мне путь в землю ближнюю и уготовил Свое божественное провидение и промыслы на благо и пользу мира!..» (из письма Гоголя к матери).

Зрительные страхи, полученные в детстве, никогда не проходят бесследно. В стрессе они дают противоположную состраданию и сочувствию спекуляцию на чувствах других. Гоголя они заставляли выдумывать в письмах к матери истории о каких-то роковых дамах сердца и мнимых болезнях… Целью этих посланий было единственно выпросить еще и еще денег, чтобы покрыть долги…

Жил очень скудно, говорили, что у него был лишь один чемоданчик вещей. Постоянно был в упадке сил, очень худой. Постился, молился, мало спал. Да, при этом он всегда врал… Без греха, без злого умысла. Выдумывал, сочинял. Любая житейская история выходила эдаким занимательным сюжетом. Он утверждал, что знаменитый «Вий» был почти дословно списан с украинского предания. Но никто до сих пор не нашел даже намека на подтверждение этого…

«Повеситься или утонуть казалось мне как бы похожим на какое-то лекарство и облегчение», — говорил он от невыносимых депрессий.

Между тем, вернемся к Шинели. Заметим, что Башмачкин носил свое старое пальто до последнего. До тех пор, пока оно не превратилось в ветошь… Он бы никогда не позволил себе нового, но невозможно уже было выйти на улицу — это было уже рванье. То есть кожное ограничение было настолько жестким, что дальше некуда.

Не имея системных познаний, Гоголь прекрасно показал мелкого кожника, который ограничивает себя во всем до крайности, но не думает о карьерном повышении… Вследствие мелкой и скупой кожи, темперамента которой не хватает даже на стремление к карьерному росту, Башмачкин не честолюбив и не амбициозен. Он обязан пребыванием на своей службе лишь своей прилежности до чрезвычайности (анальный вектор), он примерный работник, но, если бы не Шинель, мы бы не узнали о нем никогда…

Шинель — это не просто потерянное теплое пальто, сшитое по причине надвигающихся холодов взамен обветшавшего. Шинель — это символ. Это мечта, это другая жизнь. Это идеал, это, если хотите... женщина, ради которой стоит ограничивать себя во всем, чтобы потом отдать ей что-то очень дорогое, гораздо дороже, чем повседневная насущная нужда…

«…С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу…»

Странная на первый взгляд аналогия — Шинель и Женщина… Но только не для системного мышления! Мужчина, имеющий очень скромное право на поклевку, — несостоявшийся кожник с малым либидо — вдруг понимает, что эта «женщина» может резко вытолкнуть его к вершинам, которые ему никогда не грезились в его снах мелкого клерка…

И он, наконец, выпускает свою кожную сущность наружу, наслаждаясь этим безмерно. Хотя и не осознавая этого.

«…Акакий Акакиевич думал, думал и решил, что нужно будет уменьшить обыкновенные издержки, хотя, по крайней мере, в продолжение одного года: изгнать употребление чаю по вечерам, не зажигать по вечерам свечи, а если что понадобится делать, идти в комнату к хозяйке и работать при ее свечке; ходя по улицам, ступать как можно легче и осторожнее, по камням и плитам, почти на цыпочках, чтобы таким образом не истереть скоровременно подметок; как можно реже отдавать прачке мыть белье, а чтобы не занашивалось, то всякий раз, приходя домой, скидать его и оставаться в одном только демикотоновом халате, очень давнем и щадимом даже самим временем.

Надобно сказать правду, что сначала ему было несколько трудно привыкнуть к таким ограничениям, но потом как-то привыклось и пошло на лад;

даже он совершенно приучился голодать по вечерам; но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели…»

Это, право, совершенно того... кожно-звуковое. Нет, Гоголь, конечно, был бы не против сделать Акакия Акакиевича кожно-звуковым фанатиком идеи новой шинели… Но, конечно, этот персонаж не обладал звуком. Им обладал Николай Гоголь.

…Таинственный карла — было прозвище Николая Гоголя среди товарищей в студенческие годы. Странно, но внятного объяснения, откуда взялось такое прозвище, — не нашлось… Вроде того, что он был каким-то очень закрытым на какой-то потайной ключик. Нет, конечно, он много общался, имел связи, но до конца его никто не понимал: какая-то дверца была заколочена наглухо… Или скорее — невидима невооруженным глазом...

Но было и еще кое-что, кроме ошпаренного детскими страхами зрения, выходящего из них с помощью сострадания своим же героям или сестрам… кроме мистической направленности звука…

…это Нечто образовало хороший ядерный замес внутри одного худого, молящегося, постящегося тела, не знающего, куда деться от этой гремучей смеси. Грандиозное натяжение сознательного и бессознательного, длящееся вечность…

Среди восьми мер есть одна, особенная. Которая скрывает явное так, что невозможно понять, что и кто перед тобой — вроде писатель как писатель… Выдумщик, а как же без этого? А ведь что-то с ним не так…

Обонятельная мера ответственна за выживание во что бы то ни стало. Любая (любая!) особь издает запах. По которому ее ранжируют, любят, съедают… Обонятельник не пахнет (как и деньги — его излюбленная стихия). И только есть всегда ощущение чего-то скрытого, неразгаданного.

Как обычному человеку может прийти в голову фантазия о том, что Нос в одно утро стал не нос, а статский советник?.. Будто нос имеет собственную жизнь, мнение и мундир… Просит майора же Ковалева не вмешиваться в его дела, ибо он, нос, строит планы на удачную женитьбу…

Вот так он и жил.

Когда зрение и обоняние живут в одном человеке — может наступить физическая слепота. Но только в том случае, если его зрительный вектор развит до высшей степени: любовь. Возможно, это прозвучит как низкосортный каламбур, но зрение писателя не было развито до такой степени, чтобы он ослеп.

Может быть, еще и поэтому он так и не смог наладить свою личную жизнь — его отношения с женщинами были лишь духовной связью…

Внутри него боролись две сокрушающие силы: одна из них — за бессмертие, вторая — за жизнь вечную…

…Он говорил, что работа над этим вторым томом измучила его до предела. Что она будто съедает его изнутри. Смерть близкого друга, пошатнувшееся душевное равновесие, а также впитанное с молоком матери ощущение собственной греховности — все это подкашивало звуковые силы его. В поисках какой-то поддержки он советовался со своим духовником-священником о судьбе поэмы «Мертвые души» и вообще творческой судьбе…

Священник посоветовал ему оставить пока работу, ибо уж в сильном упадке находился писатель. И в первых числах февраля Гоголь, в то время постившийся, бросил в пламя не только несколько лет свой жизни… Это было похоже на позорную для звука слабость, капитуляцию. Позиции были сданы. Для того, чтобы хоть как-то удержаться в этой жизни.

Обоняние против таких мучений собственного тела, против духовных исканий и попыток проникнуть в бессознательное. Не надо ничего — надо просто выжить. Но невозможно иметь такое трио внутри — орущее на все лады разными голосами тебе в ухо — и при этом не сойти с ума. Или не умереть, наконец, взорвавшись окончательно…

Так и вышло. Спустя короткое время после сожжения Мертвых душ Гоголь умер.

Самое смешное, что ему удалось и то, и другое, и третье: и вечная жизнь его слова, и бесконечная загадка его образов. А чего стоят разные легенды о его погребении, накрученные перепуганными зрительниками. То он был погребен заживо, то в могиле не было черепа, то череп был, но повернут в сторону.

Хотя… Все это вполне в духе самого Гоголя — такие сюжеты ему всегда нравились…

Корректор: Наталья Коновалова