Русские страсти. Дуэли

«Дуэль — есть условленный бой между двумя лицами

смертоносным оружием

 для удовлетворения поруганной чести».

(Из истории русской дуэли)

Дуэль — одно из самых необычных и интересных явлений русской жизни, возникшее в определённую историческую эпоху и ничего общего не имеющее с подобным явлением на Западе. Дуэлянты азартно коллекционировали поединки, как анальные люди коллекционируют редкие марки или уникальные книги. Новая дуэль рассматривалась ими как новый трофей, которым можно позабавить друзей на ночной пирушке, а заодно и прихвастнуть перед барышнями.

Бретёр всегда находится в поиске нового ощущения поединка. Задирать было принято любого, будь то военный или гражданский. Удовольствие доставляло само ощущение предвкушения поединка, до того как рука ложится на сталь и нажимает на курок.

На рубеже XVIII и XIX веков исчезла исключительность дуэлей. Стали появляться люди, для которых дуэль становится повседневным занятием. Потребность пощекотать себе нервы, но ещё большее наслаждение получить от пойманного на мушку противника.

Для бретёра вопрос жизни и смерти никогда не стоял остро. Он легко ими жонглировал. Сегодня такие ощущения заменяют экстремальные виды спорта.

Повод для поединка мог быть самым ничтожным, задире-дуэлянту хватало маленькой зацепки. «Задеть честь» было легко. Причин можно было обнаружить множество. Если дело касалось женщины, то в ход шла сатисфакция. Здесь отказа или прощения быть не могло.

Дамами, дававшими повод для поединков, были не жёны или близкие родственницы. Ими были актрисы и танцовщицы, т. е. те кожно-зрительные женщины, которые своими феромонами и раскованным поведением сносили головы молодым офицерам, готовым за один взгляд шаловливых глаз стреляться с лучшим другом.

1817 год отмечен возвращением Русской армии из Франции после победы над Наполеоном.

Русское офицерство — это цвет нации, богатые, образованные, с горячей головой и гипертрофированным пониманием дворянской чести, это малая часть приближённых к императору, для которой любое бесчестье смывалось благородной дворянской кровью.

Сама эпоха подготавливала будущих дуэлянтов нескончаемыми войнами ещё с екатерининских времен. Война с французами вывела на круг новую когорту молодых уретральных героев, для которых стоять на передовой под шквалом артиллерийского огня было делом привычным и обыденным.

Постепенно накал войны ушёл, но осталось невостребованное желание риска, куража и бравады. Нехватка признания делала из недавних офицеров — защитников Отечества бретёров, готовых самоутвердиться любым способом. Любая деталь провоцировала дуэль.

Все ещё не расквартированная и не распущенная по домам мышечная армия мучилась бездельем, а офицеры прожигали время в гусарских попойках, превращавшихся в долгоиграющие кутежи, с воспоминаниями «о днях и подвигах былых». Хвастовство и бахвальство нередко прерывалось репликой «К барьеру!»

В мирное время одним из главных «военных плацдармов» становится театр. Партер занимают военные — теперь это их поле боя, наградой на котором становится благосклонность актрис. Актёрки, как в древние времена их предшественницы, совершают свои таинственные пассы, кружа головы, и без того хмельные и горячие. Театр начала XIX века был единственным местом, где можно было открыто выразить своё отношение к «ветреным девам», однако, принимаемым в обществе.

Зрительские симпатии делились на признание одной актрисы и отрицание другой. На этом строились взаимоотношения дам полусвета со светскими волокитами, которые нередко оборачивались настоящими трагедиями для последних.

В условиях театрального зала провокация к дуэли была нормой. Путь из театральных кресел к барьеру порой оказывался предельно коротким.

Если за какой-нибудь балетной примой не числилась пара-тройка подстреленных воздыхателей, она могла не рассчитывать на дальнейшие приличные ангажементы. Дама сама становилась участницей всех смоделированных ею самой связей, легко, как бабочка, выпархивая из одних наскучивших отношений в другие, мало заботясь о последствиях своего флирта. Обертон драматической славы, шлейфом тянущийся за актрисой или танцовщицей, придавал ей загадочность, создавал ауру таинственности с неким присутствием демонизма. Женщина-загадка притягивала к себе взгляды мужчин, будоража их естественные желания самцов.

Эротичность, воспроизведённая в полупрозрачной балетной одежде «с определённой степенью прикрытости», раскованность в сценическом поведении танцовщиц становится первым сигналом к тому, что женщина ощутила свою новую сформировавшуюся, ещё не ведомую ей самой, но такую желанную мужчинами природу.

В этом немаловажную роль сыграла мода, поставив акцент на либеризацию в стиле одежды. Тяжелые кринолины и фижмы были заперты в чулан истории, в ожидании нового витка консерватизма. На смену им пришла простота и естественность. Любая война оказывает сильное влияние на одежду дам, значительно упрощая и удешевляя её, делая более удобной и функциональной.

На самом же деле раскрепощение женщин в России началось не с движением суфражисток и феминисток. Ещё во времена Петра Великого ветер перемен, ворвавшись в теремную жизнь, с дорогими каждому анальному боярину ценностями, с кафтанами и кокошниками, заменил их на европейское платье и насильственное бритье бород. А затем впервые столкнул на Петровских ассамблеях лицом к лицу два юных противоположных пола, положив начало светским отношениям. При Екатерине II эти отношения всячески поддерживались и поощрялись, хотя и носили сугубо камерный характер.

Появление на европейских сценах первых актрис и танцовщиц можно определять как начало зарождения новых «relationsintimes» между мужчиной и женщиной. Если в истории театра любой страны долгие века женские роли исполнялись кожно-зрительными мальчиками, а для женщин появление на сцене приравнивалось к запрету восхождения на корабль, то в начале XIX столетия всё изменилось до неузнаваемости. Их активно вытесняют кожно-зрительные женщины. Теперь сцена становится для них местом самодемонстрации и реванша, а кулисы местом, где разыгрываются драмы и комедии, достойные перьев самых талантливых драматургов.

Хрупкие здоровьем заморские актрисы не выдерживали русских морозов, сценических сквозняков и не знающих слова «Нет!» родовитых ухажёров. Постепенно их сменили россиянки.

Быстро поняв, что через психическое мужчин, а главное — через их нехватки ими легко управлять и даже манипулировать, кожно-зрительные соблазнительницы заняли прочное положение в полусвете. Туда, прямиком с венценосного Олимпа, скатывалось большинство недосягаемых небожителей обеих столиц Великой Империи, попадая в самые интригующие и запутанные сети, изящно расставленные ловкими и ласковыми ручками. Их ни в коем случае нельзя было назвать куртизанками или гейшами. Они были богинями, досягаемыми для одних и несбыточной мечтой для других.

Власти снисходительно относились к таким связям, отчасти покровительствовали этому, рассматривая их как своеобразную отдушину для офицеров, гарантированно зная, что мезальянса именитые сыны Отечества не допустят.

Этим драчунам, ветеранам Отечественной войны 1812 года было в среднем по 25 лет, за их плечами лежала освобождённая от Бонапарта Европа. Дуэли проводились на рассвете. Противники проводили ночь накануне как хотели. Строгих правил не существовало. Традиционная русская дуэль — пистолеты. Европейский вариант поединка на шпагах, где не важен результат, а главное участие, в России не прижился. Бретёров не удовлетворяли фехтовальные экзерсисы на публику и драки до первой крови. Это несерьезно: слишком много затрачивалось сил и энергии, а результат — две царапины.

Это и понятно. В российском уретральном менталитете, где цена собственной жизни — грош, нанесённое противником оскорбление могло быть смыто только потоками крови. Самыми заядлыми дуэлянтами, естественно, были люди с уретральным вектором, для которых малейшее несогласие с их мнением рассматривалось как понижение в ранге. «Душа — Богу, сердце — женщине, долг — Отечеству, честь — никому», — вывел как формулу много десятилетий спустя генерал Корнилов.

Понятие «дворянская честь», за которую, по мнению историков, стрелялись на дуэли, является ничем иным как рационализацией и объясняловкой, уводящей от сути. Само понятие «дворянская честь» возникло в России относительно недавно. Дворян при Петре I нещадно и показательно пороли в людных местах за любую серьёзную провинность. Царь-реформатор «за дело» жаловал толковому сыну какого-нибудь крепостного мужика Дворянскую грамоту и полцарства в придачу, разрешая осваивать новые земли в Приуралье и за самим хребтом на благо и процветание России.

Сам же Пётр Великий, как и соответствует уретральному вождю, заботящемуся о целостности стаи, «все вызовы, драки и поединки... наижесточайше» запрещал и жестоко наказывал ослушавшихся.

Следовательно, полагаться в вопросах дуэли на «дворянскую честь» неправильно. Во-первых, среди дворян всегда находились те, кто от дуэли отказывался. Какой это имело резонанс в обществе — другой вопрос. Во-вторых, поединки в меньшей степени были связаны с гражданской средой. Гусарить считалось хорошим тоном среди военных. Не остывшие ещё от наполеоновских походов герои-ветераны Отечественной войны 1812 года, не имея применения своей храбрости в условиях мира, искали острых ощущений в конфликтах и драках.

Здесь нельзя не упомянуть о депрессивно-маниакальных состояниях самых заядлых бретёров, проявляющихся в уретрально-звуковой связке векторов, и ещё раз не сказать об их кожно-зрительных музах — дамах полусвета, нередко своим поведением провоцирующих мужчин на дуэли. Если у более поздних известных дуэлянтов Пушкина и Лермонтова была своя творческая реализация через гениальную поэзию и прозу, то у большинства их уретрально-звуковых собратьев такой отдушины не было.

Стреляться на пистолетах — это было наверняка, к тому же значительно сокращало время участия в дуэли. Русский поединок приравнивался к «суду Божьему», его нельзя было избежать, тем более отказаться. Отказ от дуэли — несмываемый позор для уретрального мужчины.

Кожники, если таковые и попадались на мушку бретёра-уретральника, для которого никогда не были в чести кожные ценности, желая сохранить себе жизнь, приносили извинения, обсуждали условия примирения и умудрялись замять дело. Остаток жизни они проживали в «бесчестии», что их, откровенно говоря, мало заботило. Гибкость и пластичность кожных свойств помогала им выживать в самых сложных условиях, при этом наживая немалые состояния или занимая на карьерной военной или ведомственной лестнице освободившиеся посты после ушедших в небытие уретральников.

Бескомпромиссные русские дуэли и отсутствие для людей чести морального права отказаться от участия в них имели неизбежный результат — гибель человека, нередко представителя цвета нации. Гуманная Европа, прошедшая «дуэлянтский путь» значительно раньше россиян, отработала своё поведение, сделав поединки демонстративными, но не смертельными.

Россия, согласно своим ментальным особенностям, была не готова довольствоваться европейской практикой. «Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие объяснения не соглашайтесь!» — наставлял своих секундантов Пушкин.

Запрет на дуэли естественным образом игнорировался. Российское дворянство «упорно избегало вмешательства государства и судов в дела чести». Никакого уретральника, стремящегося «за флажки», нельзя ограничить законом. Дуэли становились тайными, что не уменьшало количества жертв. Да и сам Александр I, на время правления которого пришлось наибольшее количество поединков, наказывал дуэлянтов только в исключительных случаях. Закон о дуэли, приравнивавший гибель на ней участника к убийству существовал, только кто его придерживался. Большинство дуэлянтов находились если не в близком, то в дальнем родстве или личной дружбе с императором. И здесь вместо закона вступало в действие обычное российское кумовство и покрывательство.

Тогда по-кожному было найдено соломоново решение — на дуэли стрелять в воздух. Это привело к наращиванию количества поединков за каждым бретёром, но не решило проблемы. В каждом человеке присутствует то, что приняло называть «эрос — танатос» или «либидо — мортидо». Стремление к жизни и желание смерти. Наиболее ярко они проявляются у дуэлянтов — уретральных звуковиков. С одной стороны, по-уретральному, сумасшедшее желание к жизни на полную катушку, где пир горой с размахом на всю широкую степь и былинную Русь. С другой, — по-звуковому отсутствие ценности собственного тела, а значит, и тела противника. Отсюда постоянное заигрывание со смертью и наслаждение её близостью:

«Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъярённом океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы»,

— писал уретрально-звуковой Пушкин.

Александру Сергеевичу самому были близки идеалы и амплитуды депрессивно-маниакальных состояний дуэлянтов, обладающих такой же как его собственная природной связкой векторов. И трагическая дуэль на Чёрной речке была в его арсенале, увы, последней, хотя далеко не единственной.

Постоянный разрушительный конфликт, в котором пребывает дуэлянт, заключается в противоборстве «инстинкта жизни» и «инстинкта смерти». Православная вера, запрещавшая самоубийства, удерживала уретральных звуковиков от суицида, но не мешала подставлять собственное тело под пулю противника. И здесь уже не важно, что служило поводом — оскорблённая честь или какая-нибудь femme fatale. В этом случае не было разницы, где его находила смерть — на поле боя или у барьера.